Директор Филиала некоммерческой организации «Эволюшн энд Филантропи» в Российской Федерации Ольга Евдокимова рассказала проекту “Социальная карта бизнеса” о том, почему так трудно развивается рынок социальных инвестиций в России, и что с этим можно сделать.
Что в России понимается под термином «Социальные инвестиции»?
О.Е.: У нас сколько людей, столько суждений на этот счет. Нет единого согласия относительно того, что такое «Социальные инвестиции», даже на уровне экспертов. Когда мы говорим про КСО, то термин «социальные инвестиции» всплывает в одном контексте. Когда встречаются представители инвестиционного сообщества, которые чаще других оперируют понятием «инвестиции», они подразумевают нечто иное. НКО – третье. Модные ныне социальные предприниматели, вернее представители инфраструктуры для них, вкладывают в это понятие собственное понимание.
Термин этот у нас переводной, мы его взяли из международного опыта. Но и в зарубежной практике существуют разные подходы к определению, что такое «социальные инвестиции». Приведу несколько примеров. В США активно развиваются Impact Investments. Как это перевести на русский язык? Социальные инвестиции, преобразующие инвестиции, инвестиции влияния. Вот и переводим так, кому как ближе и как нравится. Важно другое – международное сообщество, я говорю о Глобальной Сети этих инвесторов (GIIN), довольно четко определило 4 критерия, по которым они относят инвестицию к категории Impact Investments. Они шли к этому около 5 лет, даже больше. В Великобритании свой опыт и своя терминология. Они чаще употребляют термин «Social Investment”, который с большей уверенностью можно перевести как «социальные инвестиции». Но в связи с международной инициативой G7 (увы, бывшей G8) по развитию экосистемы социального инвестирования, применять термин Social Impact Investing стали, наверное, чтобы никому не было обидно. В любом случае, это, в основном, про развитие рынков капитала, про создание новых инструментов и способов финансирования социальной проблематики и задач общественного развития.
Хотя встречаются и трактовки более приближенные к тому, как это обычно понимается и применяется в России. Я хочу сказать, что первое, что нам нужно сделать, – очертить многообразие этой терминологии, и то, в каких она может употребляться вариантах, показав разные контексты употребления одного и того же термина разными акторами. После этого поляну можно будет изучать и развивать.
Есть какая- то общепринятая трактовка понятия «социальные инвестиции»?
О.Е.: Как я уже сказала, единственной и общепринятой нет, есть разные трактовки. Например, Ассоциация Менеджеров в своем докладе о корпоративных (подчеркиваю) социальных инвестициях принимает следующую трактовку: Корпоративные социальные инвестиции — это материальные, технологические, управленческие, финансовые и иные ресурсы компании, направляемые на реализацию корпоративных социальных программ, осуществление которых в стратегическом отношении предполагает получение компанией определенного экономического эффекта. Для Газпрома — социальные инвестиции компании — это вклад в системное преобразование социальной жизни городов, где расположены ее предприятия и живут поколения работников, так написано у них на сайте. Когда в 2013 году мы разрабатывали методологию оценки социально-экономической эффективности благотворительных и социальных программ для своих стратегических партнеров, мы также долго размышляли о том, как определить это понятие, что такое социальные инвестиции, кто такой социальный инвестор, как его отличить от благотворителя. В результате договорились, что социальные инвестиции – это средства, направляемые в социальную сферу в целях получения социальных результатов и эффектов, выражающихся в улучшении качества жизни и повышении самостоятельности благополучателей, развитии их знаний и умений, и носящие долгосрочный характер. Наберите в Гугле «социальные инвестиции» на русском и вы увидите около 4 миллионов ответов. Проанализируйте хотя бы первые три страницы, картина станет условно ясная. На первых двух страницах будет информация про опыт крупного бизнеса в области благотворительности, работы с персоналом, поддержки местных сообществ и социальной инфраструктуры. Далее пойдут дискретные размышления академического сообщества, а только потом проявятся профессиональные инвесторы и управляющие, употребляющие этот термин в своем контексте. Но именно этот контекст нам и нужен сейчас, прежде всего, для развития рынков финансирования социальных задач.
Но ведь социальные инвестиции, как и любые другие, должны подразумевать финансовый возврат?
О.Е.: Должны или не должны – это в зависимости от того, какие критерии будут согласованы сообществом, развивающим этот рынок. В Глобальной сети социальных инвесторов (GIIN), о которой я упоминала, финансовый возврат – есть ключевой критерий. Международный стандарт оценки корпоративных социальных инвестиций LBG (London Benchmarking Group) не подразумевает финансовый возврат. В России все зависит от того, кто термин применяет, как я уже говорила. Как правило – прямого финансового возврата в краткосрочном периоде не ожидают, если речь идет о крупном бизнесе. Профессиональные инвесторы и управляющие активами, которые вдруг решились инвестировать в социальную проблематику у нас, в России, а таких единицы, обычно все же инвестируют с ожиданием возврата. Но надо сказать, далеко не всегда получают его по причине крайней незрелости рынка, если вообще можно говорить, что такой рынок существует. В этом смысле, весьма показателен пример УК «Благополучие», решившей инвестировать средства, в том числе пенсионных резервов крупного корпоративного НПФ, в социальный проект. Этот кейс часто приводится в пример, когда мы обсуждаем развитие рынков социального инвестирования. Или всем известный Фонд «Наше Будущее». Они выдают беспроцентные займы для развития социальных предпринимателей, но именно без процентов. Обратно получают только тело, что, собственно говоря, в наших условиях, тоже очень неплохо.
А западные компании, которые работают на российском рынке, могут похвастаться успехом в этой области? У них же есть установки из головного офиса.
О.Е.: Крупные международные компании, работающие в России, обычно оперируют термином КСО. И в этом контексте их социальные инвестиции в идеале должны способствовать повышению капитализации бизнеса в долгосрочной перспективе.
Из последнего – хочется привести пример PepsiCo. Корпоративный фонд компании поддержал развитие в России масштабного образовательного, экспертного проекта, нацеленного на помощь в развитии целой отрасли экономики – молочного животноводства.
Вообще, надо признать, что КСО международных компаний, как и отчетность по КСО, в России отличается от того, что они обычно практикуют у себя дома или в других развитых странах. Взгляните на их нефинансовые отчеты и сравните с тем, что они делают и как отчитываются в России. И причины этого разрыва, на мой взгляд, связаны не только с особенностями нашей экономики и культуры. Впрочем, это отдельный разговор. Однако, что отрадно, есть и положительные тенденции и примеры, когда лучший международный опыт приживается в России и помогает нам развиваться. Приведу в пример компанию Нестле, которая является лидером в области Создания Общей Ценности, активно развивающейся в мире концепции, представителем которой в России является Evolution and Philanthropy. Нестле популяризирует этот подход в России на собственном примере.
Многие компании заявляют, что их «социальные инвестиции» — это вклад в развитие регионов присутствия, например, и что они высчитывают эффективность и возвратность. Они лукавят?
О.Е.: Покажите хотя бы один опубликованный расчет возвратности их социальных вложений. Скорее всего, они говорят так исходя из здравого смысла. Если компания строит или ремонтирует школу, больницу, библиотеку – кто же будет возражать, что это вклад в развитие регионов присутствия. Нужны ли здесь какие-то дополнительные измерения или оценки? Для чего? С точки зрения бухучета, это, как правило, чистые расходы компании. Никаких тебе налоговых льгот на такие затраты нет. PR и GR эффекты от этих социальных расходов бизнес хорошо выжимает. Лучшее, что компании могут сделать, с точки зрения экономики вопроса, это оптимизировать затраты, то есть повысить экономичность или привлечь внешние дополнительные социальные инвестиции от других заинтересованных сторон. В этом смысле и эффективность, и условную «возвратность» они просчитывают. Другое дело, что из отчетности это редко когда понятно.
Как же в таком случае систематизировать понятие «Социальные инвестиции»?
О.Е.: Прежде всего, как я уже говорила, хорошо бы собрать все многообразие терминов, их переводов и применений. Далее, на уровне профессиональных, экспертных сообществ, ассоциаций, объединений и, боюсь говорить сейчас, законодательства – четко определить критерии этого понятия. Похожее сейчас происходит с таким модным ныне и, кстати, сильно связанным с социальным инвестированием, термином, как «социальное предпринимательство». Если мы говорим об Impact Investing, то критерии и для социального предпринимательства, и для социального инвестирования уже на уровне международного сообщества определены.
Таких критериев ровно четыре штуки. Первый – это целеполагание, осознанное стремление, связанное с достижением определенного социального, подчеркиваю, результата на уровне формулировок. Именно здесь у нас происходит основная засада. Велик разрыв между тем, что мы декларируем, и тем, за что можем реально отчитаться. Второй критерий – это обязательный возврат на инвестицию. Это очень важно, если мы действительно хотим развивать рынки финансирования социальных проектов. Третий критерий – спектр возврата. Он может быть разный – 1% или 21%, как хочешь. Нельзя сказать, что если у тебя возврат 20%, то ты – коммерческий инвестор, а если 1%, то социальный. И четвертый критерий – обязательное измерение и оценка социального воздействия. Как по-другому ты отчитаешься, что ты социальную цель достиг. Только через измерение и оценку.
Если мы договоримся применять термин «социальное инвестирование» в широком смысле, как сейчас он употребляется, то здесь критерии могут быть несколько иными. Между прочим, крупные компании сами для себя определяют критерии отнесения проекта к социальным инвестициям. Например, Алкоа, Эксон Нефтегаз Лимитед и другие компании разработали свои внутренние политики в области управления социальными инвестициями, куда включаются такие критерии, как наличие конкретных измеряемых целей, устойчивость и масштабность проекта, его тиражируемость. Захотят ли они, я имею ввиду крупный бизнес, здесь как-то стандартизироваться и корректировать свои корпоративные политики, даже если РСПП или Ассоциация Менеджеров, скажем, предложат какую-то регуляцию или даже рекомендации?
В России есть инструменты для оценки социального эффекта?
О.Е.: Инструментов оценки социального эффекта для бизнеса достаточное количество и в мире, и в России. Вопрос в том, кто их применяет, вернее – почему не так развита культура оценки у нас? Хотя сейчас, за последние год-два, наблюдается серьезный прогресс, растет интерес к этой теме. Вот на недавний круглый стол, который мы организовали в партнерстве с Форумом Доноров, пришло около 30 представителей компаний. Это невиданно! Ранее приходили 5-6 человек на подобные мероприятия. Хотя большинство участников скорее наблюдали за происходящей дискуссией, чем активно в ней участвовали, но ведь пришли же! Недавно была создана Ассоциация специалистов в области оценки программ и политик, активно работает профессиональное межотраслевое сообщество специалистов в области оценки «детских» программ. То есть с доступностью инструментария все более-менее прилично. Миссия Evolution and Philanthropy – в том числе и развитие оценочных практик в России, и в этой связи мы переводим, распространяем и адаптируем большое количество зарубежного опыта и помогаем его внедрять в деятельность организаций-партнеров.
Есть, конечно, и общая для всех, я бы сказала, культурно-методологическая проблема. Мы отчитываемся и оцениваем не социальные результаты или эффекты, а непосредственные результаты нашей деятельности, валовыми, как правило, показателями. Как я уже упоминала, у нас разрыв между высокими декларируемыми целями и показателями, которыми мы отчитываемся. Тому очень много причин. И не в последнюю очередь это принятая система учета и отчетности.
Бизнес, как правило, отчитывается суммой общих расходов и объемными показателями, из разряда «что сделано». А было бы интересно знать, какие социальные изменения действительно произошли в результате такой активности, достигнута ли заявленная социальная цель, если она была вообще прописана через показатели эффективности.
Как в других странах подходят к измерению социального эффекта?
О.Е.: Нельзя сказать, что в международном сообществе, даже в США или в Великобритании, практика измерения социальных результатов бизнеса на очень высоком уровне. Там тоже она только развивается. Сейчас существует очевидный тренд на применение открытых данных, на использование цифровых технологий, автоматизацию процессов планирования и оценки.
В России вообще практикуется такая оценка?
О.Е.: Конечно, практикуется. Но она практикуется, прежде всего, в некоммерческом сообществе. Потому что некоммерческое сообщество, как правило, нацелено на социальное благо. НКО больше владеют информацией и инструментарием, хотя в меньшей степени – финансами. Однако нельзя сказать, что у них оценка сильно развита. В прошлом году мы проводили кабинетное исследование на тему того, как именно отчитываются НКО, взяли лучшие отчеты, выигравшие на Конкурсе Годовых Отчетов «Точка Отсчета». И что бы вы думали? В публичных годовых отчетах единицы отчитываются социальными результатами. Бюджеты, вал, акции, истории и кейсы… Активности, активности, активности… Конечно все это и благородно, и очень полезно. Но как повышать эффективность? Бизнес последнее время стал все активней вовлекаться в социальную проблематику. Но, поскольку у них это не основной, а сопутствующий вид деятельности, то они делают, как могут, и исходя из реальных, а не декларируемых целей этой деятельности. Довольно показательно в этом смысле место прописки, так сказать, КСО-функции. Посмотрите на Доклад Ассоциации Менеджеров о социальных инвестициях – это, в основном, PR или HR подразделения. Отсюда будут логичным образом следовать и цели КСО, и их соответствующая оценка и отчетность.
Передовое международное сообщество, конечно, уже шагнуло вперед и все рекомендации связаны с тем, чтобы поднимать эту тему выше – на уровень маркетинга или даже органов управления.
Вы сказали про сопутствующий вид деятельности. А как бизнес компании вообще встраивают свои социальные стратегии в общую деятельность компании?
О.Е.: Довольно по-разному встраивают. Здесь все зависит от КСО-зрелости компании и от того, какой конкретно смысл вкладывается в понятие социальная стратегия. В недавнем исследовании РСПП «Актуальные вопросы взаимодействия бизнеса и власти 2015» утверждается, что при формировании стратегии социальных программ важнейшими факторами являются создание и поддержание позитивной репутации компании, реализация социальных программ в регионе присутствия, решение конкретной социальной проблемы и установка тесных контактов с теми или иными целевыми аудиториями. А как показало исследование «Лидеры корпоративной благотворительности», подавляющая часть компаний-респондентов имеют формализованные социальные или благотворительные стратегии, которые отражаются во внутренних документах компании, политиках, планах развития, бюджетах. Главными направлениями благотворительных проектов и программ остаются «образование, просвещение», «помощь, развитие местных сообществ» и «социальная работа, социальная защита». Основные формы – собственные программы и партнерские программы. К сожалению, не так уж много примеров, когда социальные стратегии в самом широком смысле этого слова, то есть, включая и клиентов, и поставщиков, и все многообразие стейкхолдеров, встраиваются в бизнес-процессы. У нас есть примерно 50 или около того крупных компаний, опыт которых и составляет базу для исследований и обобщений передовых практик. И, к сожалению, их число за последние пять лет не выросла. Но качество КСО, я бы отважилась сказать, что растет.
Государство заинтересовано в том, чтобы это как-то систематизировать всю эту сферу?
О.Е.: Я думаю, что в целом, конечно, заинтересовано. Другое дело, что у государства миллион с тележкой других проблем. Я за саморегулирование. Тем более государство в этом понимает не больше участников рынка, тема эта для всех новая. Профессиональное сообщество должно становится более зрелым и вырабатывать дефиниции и какие-то критерии самостоятельно. И уже в сотрудничестве с государством решать, вводить или не вводить законодательные регуляции.
У наших компаний есть запрос на такое саморегулирование?
О.Е.: Сейчас модно называться социальным инвестором. Но, разобравшись, понимаешь, что за этими высокими словами часто стоит, например, просто благотворительность, от этого не становящаяся менее нужной и благородной.
Просто, действительно, надо разобраться, кто есть who, чтобы предлагать и реализовать эффективные стратегии. Недавно перечитывала любимого Фазиля Искандера и заново открыла для себя такие его строки: “Мы часто удовлетворяемся, обозначая сущность приблизительным словом. Но даже если мы ее точно обозначим – сущность меняется, а ее обозначение, слово, еще долго остается, сохраняя форму сущности, как пустой стручок сохраняет выпуклости давно выпавших горошин. Путаница в понятиях в конечном итоге отражает нашу… недостаточную заинтересованность и… любовь”. Так что я – за любовь